Сексуальное насилие – одна из основных социальных проблем для женщин. Оно проявляется во множестве разных форм: от слишком навязчивых и неумелых подкатов до настоящих ужасающих преступлений. Увы, до сих пор ни один из методов, призванных чётко отделить насильственные действия от обоюдно желаемой сексуальной близости полностью не сработал. Пытаемся разобраться в неочевидных последствиях этих проблем и понять, как социальные веяния влияют на женскую сексуальность.
Сексуальная эволюция
Сексуальной революцией в западной культуре обычно называют процесс освобождения человеческой сексуальности в 60-70-е годы предыдущего столетия. Это словосочетание сейчас звучит редко – консенсус состоит в том, что процесс завершился. Но чем?
От резких, рубящих и идущих на таран изменений второй половины двадцатого века сексуальная революция перешла к более спокойному, поступательному и эволюционному развитию. Этому способствует и концепт самих перемен: если раньше нужно было потребовать от общества снять табу с самого факта сексуальной жизни, то в последние тридцать лет мы наблюдаем скорее точечные решения и обсуждение отдельных вопросов.
В числе таковых, например, мастурбация, сексуальные желания и предпочтения, некогда называвшиеся перверсиями, рынок различных секс-игрушек и, конечно, половое просвещение, которое обрело совершенно различный вид в разных регионах мира. Так или иначе, на каждой итерации этой сексуальной эволюции в публичном поле оказывается всё больше и больше вопросов, традиционно входящих в исключительно интимную сферу. Эта тенденция нарастает снежным комом: теперь сексом нужно не только заниматься, о нём нужно ещё и говорить.
Сексуальное насилие
В 2017 году огромную силу набрал хештег #MeToo и последовавшее за ним женское социальное движение. Оригинальный слоган был придуман Тираной Бёрк за 11 лет до событий, связанных со скандалом вокруг Харви Вайнштейна, и изначально появился как попытка привлечь внимание к сексуальному насилию в отношении цветных девушек.
Требование говорить о сексе, а не только им заниматься свободно и счастливо, выражалось в хештеге и движении почти абсолютным и естественным образом. Публика западных социальных сетей поделилась на два больших лагеря – одни радовались тому, что женщины теперь столь смело рассказывают о пережитом сексуальном насилии, другие, напротив, воспринимали движение в штыки и обвиняли всех присоединившихся в том, что они плодят фейки.
Кэтрин Энджел, историк психиатрии и сексуальности, пишет в книге «Секс в эпоху согласия», что она радовалась столь открытому освещению крайне важной проблемы сексуального насилия, но «в то же время иногда цепенела от ужаса и отключала новости, лишь бы не видеть бесконечную череду мрачных откровений».
Будучи феминисткой, Энджел всегда была абсолютно уверена, что иметь возможность говорить правду – фундаментальная ценность феминизма и неотъемлемое право женщин. Сложность с движением #MeToo, которое изначально позиционировалось как феминистское, заключалась в том, что оно превращало это право в обязанность. Пережившие сексуальное насилие (в том числе и домогательства) женщины, для которых этот опыт травматичен и которые, возможно, не хотели бы его воспроизводить, получали от социальных сетей и общества в целом беззвучный, но очень навязчивый вопрос: «ну, а ты когда поделишься историей о сексуальном насилии?»
Сформулировать его, конечно, можно и иначе, возможно, в чуть более мягкой форме. Факт остаётся фактом: общественный резонанс принуждал женщин к тому, чтобы говорить о пережитом негативном сексуальном опыте, в то время как социальные сети упивались рассказами о сексуальном насилии.
Добровольное согласие
После скандала вокруг Вайнштейна и нескольких других в социальных сетях появилось множество дискуссий о том, что вообще считать сексуальным насилием? На пике движения #MeToo всё общество, наконец, догнало в обсуждении феминисток, давно озадачившихся этим вопросом. Юридические критерии даже самых передовых государств никто не находил и до сих пор не находит удовлетворительными.
Кэтрин Энджел пишет о том, что до 1990-х годов кампании против изнасилований в основном проходили под лозунгом «нет значит нет». Он был достаточно сильным, важным и актуальным на момент своего существования, потому что был призван решить конкретную задачу – продвинуть идею уважения к отказу. Феминистки стремились победить расхожее в те годы представление, что женское «нет» означает кокетливое «да», а сама женщина лишь играет в недотрогу, в действительности не отказываясь от секса. Объяснять это читателю из Казахстана нет смысла – в нашем обществе до сих пор подобное мнение можно встретить на каждом шагу.
На смену «нет значит нет» пришла идея «да значит да». Первый лозунг имел важный недостаток: он ограничивал участие женщины в сексе лишь возможностью отказаться. Всё остальное было ей недоступно, и это при том, что продвигалась идея именно фем-движением. Идея добровольного согласия с девяностых годов стала общим местом. Теперь главным критерием отличия изнасилования от обычного секса стало наличие недвусмысленно выраженного согласия, как вербального, так и нет. Внимание критиков концепции добровольного согласия из числа феминисток привлёк тот факт, что она снова оставляет женщину без субъектности и, более того, заранее виктимизирует. С их точки зрения необходимость явно выраженного добровольного согласия подразумевала под собой женщину как кого-то, кто не интересуется сексом, не имеет собственных желаний и нуждается в постоянном контроле и наставлении.
Культ уверенности и феминизм
Представительницы феминистского движения однозначно согласны в единственном утверждении: женщина всё ещё находится в угнетённом положении, и эта ситуация требует изменений. Однако в вопросах того, как именно достигать перемен, существуют значительные разногласия.
Часть движения, вслед за, например, Лорой Кипнис, утверждает, что женщине необходима закалка, а не сюсканье. Они уверены, что решение проблемы лежит не в коренных социальных изменениях, а в том, что женщина должна всё преодолеть, стать ещё сильнее и перестать вести себя как маленькая девочка. С их точки зрения, «взрослая женщина» способна пережить «неизбежные» проблемы и травмы, вызванные негативным сексуальным опытом.
Энджел, в свою очередь, с таким подходом категорически не согласна. В книге она описывает ситуацию, когда сторонницы культа уверенности в себе из числа фем-движения публично, в том числе в журналистских материалах, поучали жертв сексуального насилия. Например, писали, что нужно говорить «вот это меня заводит» или «вот это я делать не хочу», а если мужчина настаивает на чём-то, что тебе не нравится, нужно просто слать его куда подальше, вставать и уходить.
Насколько абсурдна эта ситуация? Во-первых, феминистки – женщины, борющиеся за права и свободы других женщин – отказывают признавать изнасилование изнасилованием и считают его просто «плохим сексом». Во-вторых, в этом «плохом сексе» виновником, с их точки зрения, является женщина – чистой воды виктимблейминг. Культ уверенности в себе довёл их до того, что они начали занимать сторону насильника.
Каждая женщина должна
Так же, как #MeToo требовало от женщины подробностей сексуального насилия, осуществлённого в её сторону, концепция добровольного согласия и отрицающая её часть фем-движения в один голос требуют от женщины знать, чего она хочет и что ей нужно делать.
Представительницы женского пола оказываются в затруднительном положении. С одной стороны, их сексуальность всё ещё является частично-табуированной – излишняя откровенность может наказываться слат-шеймингом, если и вовсе не обернётся непосредственно сексуальным насилием. С другой, они должны чётко знать и понимать, какие у них есть сексуальные предпочтения, хотят ли они сейчас секса конкретно с этим партнёром, готовы ли они проявлять инициативу и так далее.
Нет смысла спорить с тем, что сексуальное самопознание, попытка лучше понять свои желания и вкусы – это хорошо и полезно для любого человека, учитывая, что системы сексуального просвещения работают из рук вон плохо, а о женском оргазме речи практически не заходит даже в лучших случаях. Энджел даже ссылается на исследования, в которых продемонстрировано, что собственное удовольствие обычно женщины ставят в меньший приоритет, чем оргазм партнёра-мужчины.
Однако проблема превращения права в обязанность вновь оказывает отрицательное влияние на сексуальность. В последней главе «Секса в эпоху согласия» исследовательница пишет, что «радость секса – это во многом радость открытия». Заставляя женщину постоянно что-то выяснять и твёрдо знать о собственной сексуальности, и фем-движение с его культом уверенности в себе, и концепция добровольного согласия лишают её права на удовольствие, в то время, как формально призваны её освободить.
Всё это подкрепляется дополнительным и непрерывным тиражированием нависающего ужаса. Помимо угрозы реального сексуального насилия, общество давит на женщину и его полным обезличиванием. Чтобы в этом убедиться, можно открыть комментарии под любой новостью об изнасиловании: несколько человек точно напишут, что не стоило туда идти/так одеваться/провоцировать и прочее. Хотя забота о собственной безопасности, безусловно, важна, подобная точка зрения переносит фокус с индивидуального сексуального агрессора на сексуальное насилие вообще, которое, как данность, просто всегда существует. Общество ведёт борьбу с сексуальным насилием не через агрессора, а через жертву, создавая в женщинах, зачастую, неоправданный и преувеличенный страх. Существование в постоянной атмосфере ужаса и угрозы женщина лишается способности на уязвимость.
С точки зрения Энджел, уязвимость может доставлять женщине эротическое удовольствие, и отказавшись от неё, жить полноценной сексуальной жизнью не представляется возможным.
Каждая женщина не должна знать свои предпочтения, не должна понимать себя полностью раз и навсегда, не должна знать, чего хочет прямо сейчас, но она может это делать или не делать по своему выбору. Такой подход предполагает замену постоянного положения дел (как, якобы, до и после сексуальной революции) на процесс. Сексуальная эволюция социальности, полная и настоящая эмансипация начинаются отсюда: с воли принимать свою уязвимость и обращать её в собственное освобождающее удовольствие.
