Джонатан Глейзер начинал как клипмейкер и рекламщик, оттачивая стиль на музыкальных видео (мой любимый клип он снял для UNKLE с Дени Лаваном в главной роли) он пришел в Голливуд с явным желанием взорвать фабрику грёз изнутри. Это становится понятно, когда видишь его первые студийные фильмы: экспериментальные ровно настолько чтобы продюсеры не засомневались в их тёплом приёме у массового зрителя. Вторая картина стала для режиссера громким провалом — фильм под названием «Рождение», в центре которого история о мальчике, пришедшем к овдовевшей женщине со словами: «Я твой умерший муж». Дальше — томные экранные сомнения Николь Кидман, скандалы с семьей и шокирующие сцены, которые бы сейчас точно не пропустила woke-культура.
И фестивальная публика, и зритель не оценили ни мистического тона, ни тонкого формализма картины, а Глейзер ушел в молчание на девять лет. Результат творческой паузы режиссера мир увидел в 2013 году, когда свет увидел причудливый сайфай «Побудь в моей шкуре» со Скарлетт Йоханссон в роли инопланетянки, поедающей пролетариев в окрестностях Глазго. Тут режиссер потихоньку скидывает с себя голливудское прошлое и размашисто пользуется условностями жанра, разбавляя сверх-документальный стиль возмутительными сценами каннибализма в духе галерейного видеоарта.
Подобным соотношением нарративного кино и радикального эксперимента пестрит вся «Зона интересов». По сути мы наблюдаем за творческой эволюцией режиссера, который сделал прорыв в канон «медленное кино». Поэтому сейчас Глейзера уместнее сравнивать с Альбертом Серраи Педру Кошта, нежели с Кубриком — уж слишком сильно автор пренебрегает драматургическими линиями в угоду чистому созерцанию времени. Как раз категория времени в фильме и становится камнем преткновения, отталкивающим зрителей, привыкших к стремительности, быстроте, спешке. Тягучие пасторальные пейзажи никак не увлекают зрение — так и должно быть, ведь главный художественный инструмент автора — работа с фоном. Как заправский художник-концептуалист Глейзер мастерски работает с контекстом Холокоста, пряча всё напряжение в тонкой связи житейской идиллии загородного домика и кошмарной реальности концентрационного лагеря.
Сюжетно картина довольна проста. С виду самая обычная немецкая семья осваивает восточные территории под боком Аушвица, мать разводит пышный сад, а отец семейства решает рабочие дела, пока его не переводят в другой концлагерь, что очень огорчает жену, привыкшую к дому и быту. Параллельно с этим к ним в гости приезжает теща, слуги дома тайно красят губы помадой хозяйки, отец перед сном рассказывает детям сказки, а серьёзные мужчины обсуждают кто возьмет тендер на сожжение трупов. Трансгрессивная, темная энергия фильма создается как раз не через сцены жестоких убийств, а через повсеместное равнодушие местных обитателей дома.
Как-то Бродский сказал, что литота (преуменьшение) как художественный прием гораздо выразительнее чем гипербола (преувеличение). Глейзер, следуя этому завету, создает поистине кошмарный фильм, в котором из элементов хоррора только неожиданные видеоартовые вставки. Все остальное — томление героев картины снятое в сверх-документальной манере. А это гораздо умнее и тоньше чем какой-нибудь «Сын Саула», потому что высвечивает главную трагедию Холокоста. Не количество убиенных (а их по разным оценкам от семи до десяти миллионов), не сами палачи и тираны, а то с каким цинизмом, методичностью и практичностью Третий Рейх уничтожал целый народ.
Картина намеренно не показывает ни одной сцены расстрела, ни одной газовой камеры, мы лишь в деталях замечаем чего стоит спокойная жизнь главных героев — узник концлагеря моет окровавленные хозяйские сапоги или жена коменданта отчитывает служанку дома: «Одно слово мужа и ты станешь удобрением». Звуки стрельбы, истошные крики, солдатские приказы вторгаются в стерильные интерьеры дома и от них не отгородиться ни высоким забором, ни колючей проволокой. Не будь этого фона жанрово фильм можно отнести к семейной или производственной драме — уж слишком первый план обыденный и спокойный. Немецкие мужчины в строгой рабочей форме повседневно обсуждают улучшения в процедуре сожжения трупов и это звучит так, будто Глейзер снял еще один фантастический фильм. Ну не может здоровый человек с таким энтузиазмом предлагать инновации в массовых убийствах. Оказывается, может.
Достаточно вспомнить фундаментальный труд Ханны Арендт «Банальность зла», где на примере громкого дела «архитектора Холокоста» Адольфа Эйхмана она разбирает логику преступлений против человечества. Эйхман деловито отвечал на вопросы судей о работе в СС и, о ужас, в нем не было идеологического стержня, не было фанатичной ненависти к евреям. Он был карьеристом, ему предложили хорошую должность при СС с достойным по меркам военного времена окладом и полным пакетом социального обеспечения: водитель, домик, особые талоны. Свидетели процесса, среди которых были и дети жертв Холокоста, пришли в ужас от подобной практичности. Желая увидеть монстра они наткнулись на обывателя, севшего на должность палача. Это главный этический посыл книги, которому вторит «Зона интересов» — стоит только понять банальность зла и разглядеть его в себе будет несложно.
Считаете ли вы себя злым человеком? Наверняка нет. И мало кто скажет подобное о себе — но зло по прежнему существует. Где оно гнездится? Куда пускает корни? В обыденном понимании зло статично, зафиксировано, определенно. Эсэсовцы были злыми людьми, красные кхмеры тоже не несли в себе добра, а ГУЛАГи охраняли чудовища. И злыми они родились, без сомнения. Так гораздо комфортнее думать, ведь тогда есть надежда, что на нашу долю не выпадут сложные нравственные выборы. Но документальные свидетельства Холокоста полностью противоречат этим домыслам. Достаточно почитать биографии руководителей и исполнителей «окончательного решения еврейского вопроса» чтобы понять — все кровавые приговоры зачитывали не психопаты и садисты, а простые бюргеры среднего класса: архитекторы, бухгалтеры, учителя.
Сложно поверить, что Инна Владимировна, наша классная руководительница начальных классов, у которой были такие мягкие заботливые руки, смогла бы держать пистолет на затылке еврейского мальчика. Но только так можно трезво говорить о природе зла — вывести его из личностного качества в обстоятельство времени. Никто в здравом уме не планировал быть палачом и убийцей, поэтому Третий Рейх создал для каждого путь компромиссов: сначала нужно уничтожить прямых политических конкурентов, потом коммунистов, затем евреев-мужчин, ведь они могут быть партизанами, а в конце-концов всех евреев от малых до старых, ведь неужто мы будем кормить их за счет средств арийской нации.
Эти нравственные махинации гениально описал Джонатан Литтелл в романе «Благоволительницы», вышедшем в 2006 году и получившем главные литературные премии Франции. Почти тысячу страниц дневниковых рассуждений палача о том, как он стал палачом. Повествование ведется от первого лица и это одно из достоинств романа — увидеть главное преступление прошлого века изнутри, под убаюкивающий и вкрадчивый голос исполнителя «окончательного решения еврейского вопроса». Максимилиан Ауэ — выдуманный офицер СС детально описывает, как простые граждане Германии массово истребляли евреев, доведя разговоры об Untermensch (недочеловеке) до десяти миллионов жертв Холокоста. С первых страниц романа Ауэ убеждает нас в том, что он «такой же как мы» и оказавшись на его месте мы наверняка поступили бы так же. Эти возмутительные пассажи сначала воспринимаешь как личное оскорбление, но стоит только перейти начальные главы, вжиться в шкуру протагониста и вместе с ним пройти мучительный путь от Бабьего Яра до разрушенного Берлина, как понимаешь — никогда не зарекайся о том, что не станешь убийцей. Нам лишь везёт, что ветер Истории еще не начал дуть во всю силу.
Гениальный литературный ход Литтелла вот в чем: он заставляет читателя врасти в неуютный чёрный китель оберштурмбаннфюрера Ауэ, постепенно привыкая и к массовым расстрелам, и ко всем другим ужасам войны. В одной из сцен, страдающий от желудочного гриппа герой, лежит в берлинской квартире потный и заблёванный, словно само тело не может принять убийства, равнодушие и оправдания. Этот прием работает безотказно — описанные физиологические подробности окончательно сближают нас с Максимилианом — мы попались в ловушку и выйдем из нее только когда автор закончит роман. Кстати, эпизод болезни Ауэ проливает свет на финал «Зоны интересов», где аккуратный и выглаженный Рудольф Хесс, скрученный на лестничном пролете, не может стошнить. Агония тела как результат болезни духа, предчувствие мирового приговора всем равнодушным к слому эпохи.
Уже после войны, на многочисленных судебных процессах виновники самых страшных преступлений повторяли : «Мы не ответственны. Нам приказали». И конечно, тяжело не принять во внимание оправдание нацистского стрелочника на железной дороге: он всего лишь тянул рычаг, а поезд с узниками сам ехал в концлагерь. Или химик, который всего лишь пускал Циклон-Б в обустроенные инженерами газовые камеры. Глейзер понял это. Он понял эту демоническую истину Холокоста — зло банально, оно живет в каждом и самые обычные люди могут стать проводниками зла, даже не осознавая этого. Он показал подлинное бытие палача. И страшно наблюдать за тем, как он похож на нас.
