В центре внимания зрителя, только что вошедшего в зал, — ряд миниатюрных скульптур из войлока, созданных Бражниковой-Агаджиковой в период 2024–2025 годах. Это крошечные фигурки антропоморфных и зооморфных созданий, связанных с мифологическим или христианским мироустройством: «Обитатель дна», «Духи удачи», «Мадонна». Иногда художница изображает нечто эфемерное — сгусток энергии как визуализацию космических процессов («Сотворение мира», «Месяц»).
Хотя, говоря о «космосе», стоит сделать оговорку: подобными неопределёнными названиями авторка маскирует жизненные (земные) ситуации. Представленные скульптуры — во многом о человеческих отношениях. Присмотритесь, насколько чувственны, хрупки и осязаемы фигурки. Тема тактильности и взаимосвязей раскрывается не только через парные образы («Он и она», «Волшебница» и др.), но и через сам материал. Мы уже рассуждали в других статьях о художественной выразительности войлока — это очень тактильный и объёмный материал. Сам по себе войлок несёт большую смысловую нагрузку.
Дойдя примерно до середины ряда скульптур, внимание легко переключается на живопись Будариной. Это означает, что зритель вступает в диалог сразу с двумя авторками, возвращаясь попеременно то к работам одной, то другой. Неясность форм некоторых фигур соперничает с изображёнными персонажами, а стремление разгадать загадки объектов и узнать, что скрывают маски, становится всё сильнее.
В этой части экспозиции представлены холсты Будариной с изображением семьи художницы. Об этом можно судить по названиям работ: «Дом там, где», «К столу», «Родственники», «Семейный праздник». Интересно, что авторка преимущественно работает в жанре портрета — однако это не конкретизированные портреты, а собирательные образы. Маска в её живописи служит обобщающим символом той или иной эпохи. Поэтому полотна Будариной и очевидны, и проникновенны одновременно.
Живопись Будариной — это зрелый, осознанный взгляд на поднимаемые проблемы (бедность, войны, социальные нормы, рамки морали и этики, границы между личном и общественным). Изображённые маски наполнены тревогой, горечью, обязательствами. Это нарратив, построенный на воспоминаниях, но лишённый сентиментальности или умилённой ностальгии. Даже используя простые и неметафорические образы, художница с лёгкостью формулирует высказывание, понятное каждому зрителю.
Скульптура и полотна из войлока Бражниковой-Агаджиковой, напротив, аллегоричны и многослойны. Они говорят о чувственности, телесности, космизме, мироустройстве, об отношениях, но никак не о детстве или девичестве. Они также представляют взрослый взгляд на пережитые трудности и, возможно, на мечты о сакральном, непостижимом, счастливом или умиротворённом.
Показательной в этом контексте выглядит инсталляция «Я такой маленький, а мир большой». Абсолютно несправедливо считывать этот образ поверхностно, считая изображённого человечка ребёнком. Название всей — выставки Girlhood — к сожалению, навязывает понятия «детскости» и «девочковости», которые нередко служат стереотипной фильтром про оценке женского творчества.
Инсталляция Бражниковой-Агаджиковой заставляет задуматься: мы вырастаем, а мир остаётся таким же большим. Обе художницы не работают вне социально-политического контекста. Поэтому в этой маленькой белой фигурке отражены как любознательность, так и страх, и даже беспомощность перед огромными событиями, встречающимися на пути.
Инсталляция «Я такой маленький, а мир большой» служит переломным моментом в просмотре экспозиции. Она ещё больше раскрывает серьёзность высказывания художниц, словно говорит: «Посмотрите на представленные вещи под другим углом. Загляните за маски. Позвольте неваляшке упасть. Позвольте себе полюбить жизнь».
Остальные работы авторок продолжают свой гармоничный диалог. Ряд произведений Бражниковой-Агаджиковой выступает единым блоком с монотонным ритмом. Их насыщенный колорит и неоднородность хорошо уживаются с экспрессивным и пастозным живописным языком Будариной. В итоге мы получили устойчивую экспозицию с красноречивыми произведениями: живопись Будариной более нарративна, тогда как произведения Бражниковой-Агаджиковой — метафизичны, трансцендентальны, но при этом наполнены эмпирически-эмоциональным окрасом. Вместе они создают особую атмосферу тревожных воспоминаний и неудержимых мечтаний. Пространство, в которой зритель невольно начинает думать о чём-то глубоко личном, возможно, давно забытом.
