Сюжет
Местами жестокий и безжалостный портрет красоты исполнен в лучших традициях Братьев Гримм. В противопоставление оригиналу повествование ведётся от лица Эльвиры, сводной сестры красавицы Агнес или Золушки. Эльвира влюбляется в принца, начитавшись его сборника эротических стихотворений. После внезапной смерти отчима — отца Золушки — семья лишается достатка. По счастливой случайности принц объявляет бал в поисках невесты. В надежде стать прекрасным лебедем гадкая сестра начинает свой путь косметических вмешательств в духе средневековых пыток с надеждой на успешный сказочный брак.
Фильмы ужасов и страхи нашего времени
Вступление картины задаёт прозрачно мечтательную атмосферу с помощью повествования в стихотворной форме от лица Эльвиры. Операторская работа Марселя Зискинда балансирует на грани «Марии-Антуанетты», «Пикника у Висячей скалы» и восточноевропейских сказок: пастельные, перетекающие в готическую насыщенность тона; медленное раскрытие действия через атмосферу и свет; декоративность и ощущение волшебной, почти театральной реальности. Однако, Блихфельдт радикально переплетает время и эпохи. В её Норвегии викторианские мотивы соединяются с техно саундтреками Вильде Тув «Melting Songs» сквозь призму фильмов ужасов 70-х. Наслоения прошлого и настоящего далеко не случайны. Картина на стыке времени и культуры подчёркивает соитие красоты и ужаса, проживаемое женщинами как вечное испытание, берущее корни с начала времен. Такой образ фильма в сочетании с экстравагантным дизайном костюмов — лишь фасад, завлекающий зрителя.
Блихфельдт часто опирается на работы Дэвида Кроненберга, который заложил основу боди-хоррора. По классике жанра, фильм завораживает атмосферой продолжительных и тревожно насыщенных сцен, где ужас и гротеск работают как инструменты анализа, а не пустого устрашения. Отвратительная телесность трансформации служит метафорой современных страхов общественности. В «Гадкой сестре» Эльвира с ненасытным стремлением корректирует свой облик в попытке воспроизвести ангельский образ Агнес. По мере того, как косметические процедуры становятся всё более интенсивными, она всё больше жертвует своей свободой в угоду оков патриархального взгляда. Сломанный нос, чтобы произвести впечатление на свою деспотичную мать; ресницы, пришитые в попытке соответствовать ожиданиям доктора Эстетика; ленточный червь, съеденный дабы получить расположение балетмейстера. Тело Эльвиры в «Гадкой сестре» служит зоной боевых действий, где социальное давление оставляет свои шрамы.
Ирония в движении
Повествование исследует внутренний мир Эльвиры, созданный посредством самообъективизации и ожиданий, сформированными чужими взглядами. Наиболее очевидным это становится в сцене битвы за танец с принцем, в которой женщины предстают всего лишь объектами вожделения, выставленными на аукционе дебютанток. Безупречно юмористическое исполнение Леи Мюрен в роли Эльвиры, лающей, как послушная и преданная собака, показывает уродливую реальность сквозь призму кэмп эстетики: авторитарные матери, которые держат своих дочерей за невидимые нити в надежде, что будущие невесты наконец поднимутся по социальной лестнице. Танец становится метафорой конформизма — женщины двигаются в гармонии, повторяя одни и те же жесты, воплощая коллективное давление стандартизации красоты и этикета. Хореография польской постановщицы Даниэлы Комедера делает танцевальные эпизоды не украшением, а средством критического осмысления перформативной феминности. Дебютантки в эффектных костюмах двигаются с наигранной точностью и неловкостью, придавая спектаклю иронию. При этом для Эльвиры танец обнажает насилие, скрытое за игрой: её движения наполнены болью, превращая то, что должно быть изящным, в нечто гротескное.
Миф о красоте
«Гадкая Сестра» открывает диалог между девушками и их телом. История рисует картину мира, где женская красота и сексуальность становятся валютой. Наоми Вульф в своём культовом феминистическом произведении «Миф о красоте» обращает внимание на то, как роль женщины исторически переосмыслялась, вращаясь вокруг её внешнего вида. Эмили Блихфельдт продолжает дискуссию о том, как женщины, регулируемые обществом контроля питания и тела, вынуждены конкурировать друг с другом за успех, определяемый их красотой. Эльвира жертвует частями своего тела, удовлетворяя навязанную ей матерью (и обществом) объективизацию женской красоты. При этом сама фигура матери также является жертвой общественного режима, который она диктует своим дочерям, поскольку твёрдо убеждена, что это их единственный шанс на выживание. Ужасающие сцены после операции на глазах и ленточный червь внутри Эльвиры сопоставляются со сценой первой менструации её младшей сестры Альмы. В этой параллели женская менструация становится воплощением ужаса и чудовищности. Норвежская постановщица напоминает о том, что скоро настанет очередь Альмы. Эта сцена знаменует начало травмы, передающейся из поколения в поколение от матери к дочери, от дочери к сестре. Миф о красоте распространяется словно эпидемия, заставляя женщин постоянно соревноваться за то, чтобы стать эталоном красоты. Зрительницы тоже становятся сводными сестрами, пытающимися втиснуться в заведомо невозможно маленькую туфельку.
Сострадание к «монстру»
Золушка уже не прообраз совершенства, а лишь отражение, которое обнажает условность самой сказки. Сводная сестра перестаёт быть лишь антагонисткой: за внешней простотой проступает ужасающее стремление, которое невозможно скрыть. Блихфельдт заставляет увидеть в «монстре» не зло, а трагедию непринятой красоты. Однако история не была бы полной без Альмы как прообраза женской солидарности перед лицом мифа о красоте. Столкнувшись с системным угнетением, Альма и Эльвира стремятся найти силу в единстве, а не в соперничестве. «Гадкая сестра» вместо злодейки становится образом трагичности, подчёркивая, как недостижимые стандарты красоты могут извратить и ранить даже самого сильного человека.
